От сенатора Спиридова до врача Хольцмана: истории Яузского бульвара

Три архитектора и другие

Лев Ефимович Колодный оставил богатейшее наследие — уникальные исследования старой Москвы. Мы продолжаем их публиковать и после смерти автора. Сегодня — вторая часть истории Яузского бульвара.

Усадьба Спиридова.

Начало Яузского бульвара с точки зрения истории и архитектуры не представляет интереса. О них авторы путеводителей по Москве не рассказывают. Под номером 9/6 «объектом культурного наследия регионального значения» считается городская усадьба конца XIX века. Ее, состоящую из нескольких строений, обустраивали три известных архитектора XIX–ХХ вв.

Усадьба детально исследована историками архитектуры. После освобождения Москвы в 1812 году участок земли между Яузским бульваром и Николоворобинским переулком купил сенатор Матвей Спиридов. Он был сыном адмирала Григория Спиридова, командующего эскадрой, наголову разгромившего турецкий флот в Чесменской битве. По вспоминанию современника, «Спиридов каждое воскресенье приезжал к матери обедать в мундире и ленте через плечо. Он любил после обеда выкурить трубку; матушка табачнаго запаха не жаловала; он после обеда уходил в лакейскую, отворял форточку и, окруженный двадцатью и более лакеями, почтительно стоявшими пред ним, выкуривал трубку».

При сенаторе Спиридове появились особняк в стиле ампир и все необходимое в усадьбе: служебные строения, корпус с конюшней и сараем и сторожка, служившая дворницкой. Матвей Спиридов считается одним из зачинателей русской генеалогии. Тридцать лет он собирал сведения об истории дворянских родов. Он автор книг «Российский родословный словарь», «Краткий опыт исторического известия о дворянстве российском» и «О старинных чинах в России».

  * * *

В середине XIX века усадьба перешла в руки немецких предпринимателей Георга Рюхардта и его жены Фанни Вогау. В конце 1870-х флигель усадьбы Спиридова перестроил архитектор Виктор Коссов. Как пишут историки архитектуры: «Фасады получили объемный декор — профилированные карнизы и наличник, рустованные пилястры, лепной фриз. Коссов руководил ремонтом здания, тогда же были построены новые ворота с пилоном на кирпичном цоколе».

Виктор Коссов, обучаясь в Академии художеств, награждался малыми, большими серебряными и золотыми медалями, заслужил право на поездку в Европу. В Москве работал помощником главного архитектора храма Христа Спасителя Константина Тона, занимался интерьерами. Построенные в Москве по его проекту в стиле эклектики доходные дома поныне у всех на виду на Кузнецком Мосту, 12 и 19, Мясницкой, 17. Его последний шедевр в Москве — кафедральный собор Петра и Павла в Старосадском переулке.

В конце XIX века усадьбу занял врач Оскар фон Шиман. По его заказу архитектор Сергей Воскресенский перестроил в стиле эклектики главный дом, служебный корпус и сторожку. Шатровую крышу особняка покрыл медью. В интерьере применил метлахскую плитку, дубовый паркет и мрамор. В обновленном особняке открылась «лечебница по всем специальностям» фон Шимана вместимостью на 50 коек.

Сергей Воскресенский строил в центре Москвы доходные дома на Покровке, 35, Пречистенке, 33, Покровском бульваре, 4, — называю самые заметные здания. В одном из построенных им особняков в Малом Харитоньевском переулке открылся первый в городе Дворец бракосочетаний. (В нем оказался в числе многих и я, с превеликим трудом купивший на Центральном рынке и на другом конце города, в питомнике Измайлова, 21 розу, по числу лет невесты. Все цветы в Москве понадобились открывшемуся в Кремле съезду партии.)

При советской власти Воскресенский ремонтировал Большой и Малый театры.

Но вернемся к усадьбе. Перед мировой войной вблизи особняка появился жилой флигель — он числился по Большому Николоворобинскому переулку. Его выкупила Джейн Мак-Гил. К флигелю по ее заказу сделал пристройку архитектор Траугот Бардт. После выпуска из Высшего художественного училища Академии художеств в Петербурге он работал в Москве. В ней сохранились его фабричные корпуса на Саввинской и Дербеневской набережной, дома дешевых квартир для служащих Казанской железной дороги в Давыдовском переулке. Бардт построил огромный дом дешевых квартир для одиноких на улице Гиляровского. Он же перестроил здание на Большой Дмитровке, где располагалась Частная опера Зимина, пел, собиравший полный зал, Федор Шаляпин. А сейчас выступает Театр оперетты.

Архитектор Траугот Бардт.

Судьба занесла архитектора Бардта в Новосибирск, где он после ареста отбывал по приговору коллегии ОГПУ пять лет ссылки. Там много работал до тех пор, пока его, очевидно, за немецкую фамилию не арестовали вторично «по подозрению в подготовке взрыва железнодорожного моста через Обь». Приговаривали к расстрелу, но после пересмотра дела «за шпионаж в пользу Германии» сослали в Казахстан, где он, несчастный, умер.

* * *   

В лечебницу Шимана в 1918 году, еще не национализированную, тайно поместили ушедшего в подполье известного революционера, бывшего члена Совнаркома правительства Ленина Проша Прошьяна. На архивной фотографии заседания Совета народных комиссаров справа от сидящего в центре стола Ленина сидит Прошьян, а слева от него стоит вставший из-за стола Сталин.

Врач Оскар фон Шиман.

Сын известного армянского писателя Прош Прошьян поступил на юридический факультет Новороссийского университета в Одессе. Учился три года, но началась революция 1905 года, и студент, подобно множеству сверстников, отложив занятия, вступил в партию социалистов-революционеров и занялся борьбой с самодержавием. За попытку освобождения заключенных товарищей из Одесской тюрьмы его приговорили к шести годам каторги. Прош попал в Зернтуйскую и Акатуйскую тюрьму, ту самую, про которую поминал в песне «Славное море, священный Байкал» бежавший из нее каторжник:

Долго я звонкие цепи носил;

Худо мне было в норах Акатуя.

Старый товарищ бежать пособил;

Ожил я, волю почуя.

После побега Прошьян жил в разных городах России. В Москве его снова арестовали и присудили три года каторги. Тогда его поместили в Бутырскую тюрьму и Ярославский централ, затем Прошьян снова оказался в Восточной Сибири, откуда бежал за границу.

После Февральской революции Прошьян возглавил левых социалистов-революционеров — партию, им созданную, близкую большевикам. Вместе с ними левые эсеры свергли Временное правительство. Прошьян вошел в правительство Ленина наркомом по делам почты и телеграфов. На этом посту убедил служащих прекратить саботаж, повысил зарплату низшим служащим.

Когда немцы после перемирия начали наступление на Петроград, Прош вошел с большевиками Лениным, Сталиным Троцким и эсером Карелиным в Исполнительный комитет, взявший всю власть в стране. Его назначали одним из двух политических комиссаров в Высший военный совет во главе с царским генералом Бонч-Бруевичем.

Так продолжалось до заключения унизительного для РСФСР, но вынужденного Брестского мира с Германией, «похабного», как говорил Ленин. В знак протеста Прошьян и члены его партии вышли из правительства в Кремле.

6 июля 1918 года в номере гостинцы «Националь», где Прошьян занимал номер и жил Ленин после переезда правительства из Петрограда в Москву, бывший нарком передал бомбы двум левым эсерам. Они убили посла Германии в РСФСР, чтобы сорвать Брестский мир.

Попытка левых эсеров взять власть сорвалась. После подавления мятежа Прошьян ушел в привычное подполье. Ревтрибунал заочно приговорил его к трем годам тюрьмы. Заболевшего тифом вождя под чужой фамилией левые эсеры поместили в клинику Шимана. Спасти революционера не удалось.

Смерть бывшего наркома побудила Ленина опубликовать в «Правде» некролог «Памяти тов. Прошьяна». Хочу процитировать его с сокращениями, чтобы показать, кем был и мог стать Прошьян, не случись 6 июля, когда в Москве заговорили пушки.

«Мне пришлось познакомиться с тов. Прошьяном и оценить его во время совместной работы в Совнаркоме в конце прошлого и в начале текущего года, когда левые эсеры шли в союзе с нами. Прошьян выделялся сразу глубокой преданностью революции и социализму. По-своему, не через марксизм, не от идей классовой борьбы пролетариата, этот человек сделался социалистом, и мне не раз доводилось наблюдать, при совместной работе в Совнаркоме, как тов. Прошьян становился решительно на сторону большевиков-коммунистов против своих коллег, левых социалистов-революционеров…

Особенно запомнился мне разговор с тов. Прошьяном незадолго до Брестского мира. Тогда казалось, что разногласий между нами сколько-нибудь существенных уже не осталось. Прошьян стал говорить мне о необходимости слияния наших партий…

Полное расхождение принес Брестский мир, а из расхождения, при революционной последовательности и убежденности Прошьяна, не могла не произойти прямая, даже военная борьба.

И все же таки Прошьяну довелось до июля 1918 года больше сделать для укрепления Советской власти, чем с июля 1918 года для ее подрыва. И в международной обстановке, создавшейся после немецкой революции, новое — более прочное, чем прежде, — сближение Прошьяна с коммунизмом было бы неизбежно, если бы этому сближению не помешала преждевременная смерть…»

* * *  

Во второй половине 30-х годов в усадьбе на Яузском бульваре, 9/6, жил известный врач Вольф Хольцман. Выпускник медицинского факультета Московского университета начал службу в клинике университета, откуда перешел в туберкулезный санаторий «Высокие горы». Там лечил больных и стал фтизиатром, возглавлял Институт социальных болезней — Московский областной туберкулезный институт и Центральный институт туберкулеза.

Вернувшегося в СССР из эмиграции Максима Горького окружили вниманием лучшие врачи. Его лечили доктора, чьими пациентами состояли Ленин, Сталин и другие высшие руководители государства.

Когда Максим Горький после тяжелой болезни умер, в его смерти обвинили профессора Дмитрия Плетнева, консультанта Лечсанупра Кремля, лечившего Ленина и Крупскую. А также других невинных профессоров, включая доктора Хольцмана.

Врач Дмитрий Плетнев.

Арестованных по так называемому делу «контрреволюционного правотроцкистского блока» подвергли пыткам, показательному суду. В последнем слове профессор Плетнев отверг все обвинения: «…Весь обвинительный акт против меня — фальсификация. Насилием и обманом у меня вынудили «признания»… Допросы по 15–18 часов подряд, вынужденная бессонница… привели меня к расстройству психики, когда я не отдавал отчета в том, что совершал… Я ни в каких террористических организациях не участвовал и ни в какой мере не повинен. За что я сейчас погибаю? Я готов кричать на весь мир о своей невиновности. Тяжело погибать, сознавая свою невиновность…»

На исход суда эти безутешные слова никак не повлияли.

То же самое могли сказать в последнем слове другие «садисты в белых халатах», которым вынесли смертный приговор. Профессору Плетневу присудили 25 лет тюрьмы, но отсидеть срок ему не дали, расстреляли в 1941 году. Годом раньше казнили замечательного доктора Вольфа Хольцмана.

Продолжение следует…

Источник: www.mk.ru